Село Кучаи Пойи расположено у подножья горы Худжаи Нур, на стороне восхода солнца. Жили в этом живописном селе двадцать пять семей. Кучаи Пойи, на первый взгляд, ничем особенным от других горных сел не отличался: те же глинобитные дома, камышовая изгородь, деревья тутовника, миндаля, ореха и сладкий как мёд виноград. Однако в годы ужасной войны оно было у всех на слуху. Из этого маленького села на смертельную схватку с фашистами ушли сорок пять богатырей, а после победы живым вернулся лишь один...
Самой несчастной среди матерей села считали тётю Сабо. Проводив на фронт трёх сыновей - Сафо, Сафвата и Сармада, она ни одного не дождалась, все трое пропали без вести. Истерзанное сердце матери не выдержало горя, и она потеряла рассудок. Односельчане каждое божье утро видели её сидящей на холмике за домом. Ни ветер и дождь, ни холод и жара не могли её сдвинуть с этого места. Сломленная горем женщина до самого позднего вечера с надеждой всматривалась в автомобильную дорогу, ведущую к центру Сарбандского сельсовета. Увидев издали какой-либо силуэт, бедная мать слабым, дрожащим голосом шептала: «Мой Сафоджон, родимый идёт. Ой, нет, это оказывается Сафватджон - свет маминых очей. Походка у него как у Сармаджона. Мои грозные львы. Ты посмотри, какие они красивые, статные, настоящие богатыри. Светом божьим светятся их лица. Эх, ошиблась я, старая, это кто-то другой идет...».
Как только солнце скрывалось за горой Сирзор, тётя Сабо с трудом поднималась со своего места и медленно шла домой.
Заходя в спальню, старушка стелила три постели из трех карбосовых курпачей, трех подушек и трёх лоскутных одеял. Вот так каждый вечер, застелив три постели, старушка ждала, что вот-вот войдут в комнату её сыновья и лягут рядом с ней. А сама, укутавшись в стеганый халатик, свернувшись калачиком, ложилась у постели. «Чуть вздремну до прихода моих молодцов, а потом встану», - как бы извиняясь, шёпотом говорила она. Проснувшись на рассвете, тётя Сабо аккуратно складывала одеяла и курпачи на деревянный сундук и, наспех позавтракав, спешила к холмику.
Это продолжалось довольно длительный промежуток времени и стало привычкой. Мало кто знал, что, проснувшись ночью, она доставала из-под козьей шкуры у порога комнаты фотографию и клала себе на колени. И тонкой иголкой с ненавистью и презрением колола глаза человека, изображённого на снимке...
На снимке был распроклятый Гитлер. За все эти годы тётя Сабо превратила в решето множество снимков Гитлера - главаря фашистских оккупантов, пролившего кровь миллионов невинных людей, а также карикатур известного советского художника Бориса Ефимова, которые в годы войны можно было увидеть на стенах жильцов даже такого отдалённого кишлака. Потом эти изуродованные снимки и карикатуры она бросала под козью шкуру у порога комнаты. Месть женщины этим не заканчивалась. Утром и вечером, переступая порог комнаты, она сильно продавливала ногами коврик, воображая себя солдатом-победителем.
Шли дни, недели, месяцы, а тётя Сабо, неизменно сидя на холмике у старого тутовника, проглядев все глаза, ждала прихода своих богатырей.
Женщина ослепла, её спина, когда-то прямая как кипарис, сгорбилась, однако жители села по-прежнему видели старушку, неизменно сидящую на холмике. Она знала, помнила каждую пядь земли, каждое дерево у дороги, низины и холмы. По этой проторенной тропе тётя Сабо утром спешила на своё место, а вечером спускалась обратно.
Прошло четверть века, как закончилась великая битва за Родину, а старушка ни на день не оставляла свой пост.
Однажды вечером соседская девочка, школьница Ситора, которая каждый вечер приносила еду бабушке Сабо, вошла в дом, где было очень тихо. «Бибиджон, я вам поесть принесла», - подала она голос.
Но никто не ответил. Войдя в комнату, девочка увидела три заботливо застеленные постели, у подножья которых, положив голову на вчетверо сложенное одеяло, с изношенным чапаном сына на плечах, лежала старушка. На её лице была красивая улыбка. Может, радовалась несчастная мать, что наконец-то воссоединится с сыновьями...
Умар Шерхон, писатель
_________________________________
